Узкая горная тропинка уводит в гору. Этот путь освобождает от забот и суеты. Самое ужасное, пожалуй, — суета в уме. Ведь она имеет свойство распространяться и на течение жизни. И тогда получается не жизнь, а скомканная бумага-гофре.
Слава Богу, который придумал горы! Тут, в горах, все просто, тихо и безмятежно. Лес и горы очищают ум от хлама. Моя лесная барахолка. Почем фунт суеты?
Поднимаясь вверх, полезно знать одно: как бы ни было трудно, там, на высоте, все пройдет, все отступит, отодвинется на задний, даже больше на нижний план.
Так и сегодня. Пока на душе — так себе. Но лучше об этом сейчас не думать. Скоро пройдет, отпустит. Вдох, выдох. Глубо-о-о-кий вдох, а выдох еще глубже и еще дольше. Вдыхаю чистоту и пустоту. Выдыхаю грязь. Вдыхаю поток искрящегося света. Выдыхаю мрак и хаос. Все в порядке. Мир чудесен, жизнь полна гармонии! Скоро, очень скоро она наполнит и меня. И для этого ничего делать не нужно. Нужно просто отпустить и впустить. Вот и все.
Но что же это такое? Навстречу мне летят бабочки, очень странные, все до одной – черного цвета. С каждым мигом их становится все больше и больше, и летят они прямо на меня, летят целым роем, и вот-вот уже коснутся моих лица, шеи и рук. Боже мой! Что же это, что? Откуда они взялись? Куда мне от них бежать?
Но горная тропинка узка, и вряд ли у меня получится свернуть с этого пути. Какой кошмар! Еще недавно во сне я убегала от стаи собак, мерзких, обозленных, яростных. И вот вам — пожалуйста! Наяву – бабочки! Никогда раньше их не боялась. Но теперь? Почему я не Набоков? Вот он бы наверняка обрадовался!
Похоже, удрать теперь можно только в себя. Я закрываю глаза. И пытаюсь отключить ум, а вместе с ним – и мое отвращение. Но оно уже накатывается на меня волной, и по коже рябью пробегают мурашки. Боже, как же страшно!
Вдруг я вспоминаю, как недавно осенью я училась пробираться сквозь паутину. В бабье лето пауки особенно активны, и в горах они обвивают своими сетями все вокруг – кусты, траву и деревья. До недавних пор паутина вызывала у меня невероятную брезгливость, жуткое отвращение, особенно, если она вдруг касалась моего лица или тела. Но однажды вдруг мне стало приятно любоваться тонкими хитросплетениями серебряной паутины, сияющей в лучах утреннего солнца. И отвращение куда-то само по себе исчезло. Осталась только жалость разрушать всю эту красоту. Но я все же научилась проходить сквозь нее, пробивая себе дорогу вверх. Ничего: пауки хорошо знают свое дело и залатают проделанные мною бреши…
Вдруг неожиданно я просыпаюсь.
«Ну что, чем все закончилось?» — спрашивает меня пожилой мужчина в роговых очках, доброжелательно улыбаясь. – «Вы набрались-таки смелости? Что стало с теми вашими бабочками?»
Оглядываюсь вокруг: я лежу на кушетке. Внимательный и сосредоточенный господин продолжает улыбаться, глядя на меня.
Я в раздумье. Что же это было? Где и когда? И чем все закончилось?
Я снова закрываю глаза, пытаясь восстановить в памяти события своего повествования.
«Да, мне, кажется, удалось прорваться, — отвечаю я. — Ведь если не пройти сквозь ЭТО сейчас, ОНО когда-нибудь обязательно вернется ко мне, вновь и вновь».
Вена, 9 июня 2014