Вам когда-нибудь случалось встречать людей, однажды потерявших всё – дом, работу, родину и нередко даже семью, у которых впоследствии получилась потрясающе успешная жизнь? Дело в том, что каждая преодоленная нами преграда – строительный материал для лестницы, ведущей вверх. Если воспринимать вызовы судьбы именно таким образом, то можно закалить свой характер, волю и стремление к победе, качественно преобразить всю свою жизнь, оставив страдания в прошлом.
История уроженки Абхазии Наны Арджеванидзе — наглядное тому подтверждение.
Я познакомилась с Наной, когда ее фирма устроила у нас дома фуршет. С самого начала эта женщина поразила меня своим профессионализмом, гибкостью и открытостью к новым знаниям. Потом мы подружились, и Нана поделилась со мной историей своей жизни, разрешив мне опубликовать этот увлекательный рассказ.
Больше всего меня поразила честность и открытость ее повествования, а также дар к рефлексии и глубина оценки событий. Перечитывая эту историю, каждый раз я спрашиваю себя:
«УСПЕХ – это РИСК, СКЛАД УМА или просто ВЕЗЕНИЕ?»
Дочитав историю Наны Арджеванидзе до конца, читатель обязательно найдет ответ на этот вопрос.
Мы, люди, пережившие абхазскую войну, в конечном итоге, оказались в пустоте… Представляешь себе такое? Ты живешь у себя дома, у тебя привычный уклад жизни и каждый твой день расписан заранее, и обеспеченное будущее у тебя тоже есть. И вдруг, за какой-то краткий промежуток времени, все ломается у тебя на глазах, но ты ничего не можешь с этим поделать. Разрушается твоя семья, дом, и ты быстро бежишь, куда глаза глядят, оставив все самое ценное.
В начале военных событий мне было двадцать восемь лет. И все эти предыдущие годы своей жизни я была абсолютно инертной персоной. Я созерцала мир, и мне было не нужно, да и не хотелось напрягаться. Я технолог мясо-молочной продукции, закончила одесский технологический институт пищевой промышленности, как-то по инерции это сделала. Но мне казалось, что это не моя профессия, мне в ней было совсем неинтересно. И потому после учебы я сидела дома, читала книги и даже работу не искала.
Я предлагаю, сделайте такой вот эксперимент: зайди к себе домой и подумай, что бы ты смогла собрать за пятнадцать минут, зная, что ты больше не вернешься в свой дом никогда. Что нужно хватать в первую очередь? Знаете? Меня жизнь научила этому: хватать нужно паспорт, деньги, драгоценности, если, конечно, они лежат в одном месте. И обязательно нужно брать фотографии! Я больше всего жалею, что не забрала фотографии своих дедушек, бабушек, фотографии своего детства. Мне потом пришлось собирать это все у родственников. Как оказалось, фотографии – это самое ценное, что у нас есть.
Во время бегства из Абхазии погиб мой отец. Ему было 57 лет. Это было 14 октября 1992 года. Он довез нас до Псоу, что на границе с Адлером. Там уже было много беженцев, которые потоком шли в Россию. Отец сказал, что ему надо вернуться домой, потому что мы оставили там собаку. Он сказал, что много соседей, пожилые люди, тоже остались дома, и он захотел их уговорить уехать, потому что, по его мнению, ситуация развивалась нехорошо. Он сказал, что наши соседи, все наши друзья – там, и что ничего с ним не случится. Он отвез нас в Адлер, а сам вернулся. Мы ночью его ждали, мама с тетей пошли его искать, а его, как оказалось, уже не было в живых. Еще спустя много лет я встречалась с людьми, которые говорили, что «твой отец ворвался ко мне домой, чуть ли не насильно посадил меня в машину и тем самым спас меня».
Отец сделал несколько таких туров, но потом началась бессистемная перестрелка прямо на границе. Там был полный хаос, и никто не понимал, кто в кого стрелял. И прямо на мосту Псоу в отца попала троссирующая пуля, разрывающая все мягкие ткани. Если бы это была обычная пуля, у него было бы просто обычное ранение в плечо, и он бы выжил, а так он на том же мосту и умер, и потом мои соседи привезли его в Адлер. Мы все были в шоке. Тогда уже, на фоне смерти моего отца, ничего было не интересно. Те похороны я не помню, все люди были в стрессе, это была первая смерть у них на глазах. Я никогда не смотрю и не слушаю передачи о жертвах Абхазии, потому что меня это так сильно коснулась. Если честно, я сейчас сама удивляюсь, почему я вдруг начала об этом вспоминать.
Мой отец был дельцом, и он умел зарабатывать деньги даже в советское время. Не факт, что он сейчас смог бы так же хорошо зарабатывать. Но в той системе он всегда мог зарабатывать больше, что обычные советские люди, и он умел это делать, у него всегда были всегда какие-то подпольные цеха то в Москве, то под Москвой, у него было много друзей, не криминальных, а тех, кто хотел заниматься коммерцией.
Даже советская система не смогла искоренить дух предпринимательства, в сущности, потому что люди в любое время хотят хорошо жить и хорошо зарабатывать. И некоторые сидели и ждали свою зарплату, 120 рублей из месяца в месяц, а он не мог, а ему не хватало, и даже не в деньгах было дело. Он был предпринимателем. Когда настало время таких людей, как мой отец, его уже не было в живых, и мне не было, к кому обратиться за советом. У отца всегда были идеи, из чего можно было сделать какой-то бизнес, он быстро находил людей, умел договариваться и добиваться своего. И это обеспечивало нам уровень жизни немного выше, чем, скажем, у соседей, — в отличие от моего дедушки, который был идейным коммунистом.
Я хорошо помню, мне было лет десять, как отец и дедушка накричали друг на друга. И дед грозил отцу рассказать «в определенных местах», что отец незаконно зарабатывает деньги. А дед в свои годы у себя в горах, в Лечхуми, был первым комсомольцем на деревне. К сожалению, он был таким идейным комсомольцем, который в свое время разрушил там церковь Св. Гиоргия. И моя мама всегда с ужасом говорила, что это было большим грехом. Иногда я думаю, что дед настолько верил в эту идею, что этот его поступок даже не может уже считаться грехом. На этом фоне мой отец вырос в другое время, в поколении шестидесятников. И те люди уже совершенно не верили в идею коммунизма и светлого будущего, а просто люди хотели зарабатывать деньги, но это им не разрешалось.
Жизнь с нуля.
Во время гражданской войны и разрухи я приехала в Тбилиси, не собираясь останавливаться здесь надолго. Мне было здесь негде жить, хоть и были у меня тут какие-то родственники, но я не знала, чем мне здесь заниматься. Я приехала сюда, чтобы улететь отсюда в Израиль к моим друзьям из Одессы. Они в то время только что эмигрировали в Израиль и позвали меня к себе, зная, что за ужас у нас здесь творится. Мне нужно было в Тбилиси получить только визу в Израиль, это был 1993 год. Но я побыла пять месяцев в той стране, чтобы понять, что Израиль с его ужасным климатом не пригоден для жизни. Там бы мне было сложно адаптироваться. И, когда я вернулась обратно, то хотела улететь в Сочи. Но сделать это было не так легко, потому что транспортное сообщение между нашими странами разрушилось.
И вот пока я искала пути, как доехать до Владикавказа, я случайно прошлась мимо единственного отеля, который здесь работал и который был освещен. Это была гостиница «Метехи», первый интернациональный отель, который был в Тбилиси. Моя родственница, у которой я жила, сказала мне однажды: «Ты не представляешь себе, как повезло людям, которые работают в «Метехи», потому что в городе ничего не работало, везде были очереди за хлебом, с продуктами — беда, зарплат почти что ни у кого нет было, царил полный хаос. Это был Тбилиси 1993 года. И только-только Сухуми взяли. И на этом фоне – «Метехи», который находится на горе и еще освещен при этом. И у них там – зарплаты по 50-60 долларов, это были огромные деньги. Я шла мимо, зашла туда и спросила, есть ли у них какая-то работа для меня, зная заранее, что у меня нет никаких знакомств и потому – никаких шансов.
Иногда бывает, что мы делаем какие-то нерациональные вещи, и что-то при этом нас ведет. Так же было и в этом случае. Мне очень повезло, потому что именно в тот момент в отеле уволили телефонного оператора. Тогда же с коммуникациями была проблема. И как раз там сидела менеджер, Кети, и она записала меня на интервью. У нее была задача собрать сначала три кандидата и потом отобрать из них одного. Я пришла на следующее утро, и там были еще две девочки, которые учились в институте иностранных языков на факультете западных языков. И я поняла, что у меня нет абсолютно никаких шансов против них. Но ведь людей ведет случай! Я уже даже не нервничала, потому что поняла, что у меня шансов ноль и что я просто хочу зайти и выйти.
Генеральный менеджер вел обычное интервью, как и положено. И он спросил меня: «Почему вы хотите работать на свич-борде?» А я ответила: «Нет, я не хочу там работать, меня любая работа устраивает!» Он дальше спрашивает: «А если бы вам предложили работать такую же работу на почте или у нас, что бы вы выбрали?» Я сказала: «Ну, наверно, там, где больше зарплата. И еще я выбрала бы ту работу, где менеджер был бы поумнее». И потом эта Кети сказала: «А вы знаете, она недавно была в Израиле». И он заинтересовался. И мы поделились впечатлениями, и он стал писать какую-то резолюцию, а Кети показывает ему, что есть еще два кандидата, и не надо сейчас уже писать, что я уже принята. В общем, я вышла оттуда, и они взяли меня на свич-борд. А тех девочек он не принял, потому что у них был «плохой английский». Как такое могло случиться, если они были специалистами в английской литературе? С тех пор, когда ко мне в гостиницу приходили устраиваться на работу девочки из этого факультета, я точно знала, что английский они не знают. На том факультете с английским – большая беда. В итоге я оказалась в «Метехи», который стал для меня очень большой школой. Там я провела четыре года.
В том отеле в те годы были расположены «мхедрионовцы» (прим.: «Мхедриони» — военизированная националистическая организация, сначала воевавшая за независимость Грузии, со временем приобретя мрачную репутацию прекрасно вооружённых головорезов, которые терроризировали местное население, грабили, насиловали, похищали людей). Так получилось, что я каким-то образом сблизилась с сыном их криминального авторитета, который заправлял тогда всем «Метехи». Это был Акако, абсолютно сумасшедший парень, он был младше меня. Я до сих пор не знаю, почему он тогда решил помогать мне и «защищать» меня. У него были приступы злобы, но я всегда могла его успокоить. И меня все просили, чтобы я его утихомиривала. И у меня это почему-то получалось. Акако там жил, бродил по коридорам, часто пугал гостей, когда бывал под кайфом, и это был ужас!
Но он почему-то думал, что со мной он «дружил». Я с ним, конечно, не дружила, я ему так и говорила, что он ненормально себя вел, что так нельзя делать. В то время я работала на свич-борде, и где-то через года полтора он спросил меня, сколько я зарабатываю. И потом он сказал, что я там ничего не заработаю, а мне надо купить квартиру, и что он узнает, где больше всего зарабатывают и делают деньги, и что он меня переведет туда.
У нас были длинные выходные, я пришла на работу. И там уже висел приказ о моем переводе кассиром куда-то в другое отделение. Это, кстати, было не очень интеллектуальной позицией и даже ниже свич-борда. Но он сказал мне, что там можно заработать больше всего денег и что мне надо переходить туда. В этом выражалась его помощь мне. А этот генеральный менеджер, австриец, потом сказал мне: «Если ты хотела перейти в другое отделение, почему ты мне не сказала, почему ты мне сама об этом не сказала? Почему он должен был стоять с оружием над моей головой?» Вот в такую дурацкую ситуацию надо было мне попасть!
Но в качестве кассира ведь тоже нельзя было заработать много денег, хотя квартиры в Тбилиси были по тем временам недорогими: 7-8 тысяч долларов. Но как было заработать хотя бы такие деньги?!
Тот мой «друг», Акако, терроризировал всех вокруг. И особенно – ребят-айтишников, кто работал вместе со мной, кто ночью делал аудит каких-то дневных операций. Их кабинет был рядом с моим. Когда Акако туда-сюда бродил, он почему-то всегда приходил к ним, потому что он всегда чувствовал, кто его «идейный враг», кто мог ему сопротивляться. И я всегда просила его не трогать этих ребят. И эти айтишники знали ситуацию, и они всегда были спокойны, когда я была на смене, потому что тогда им ничего не угрожало.
И я проработала так рядом с ними месяца три-четыре, а потом они меня позвали к себе в комнату и сказали: «Нана, мы тебе покажем, как можно делать такие деньги, которые никому не снились. Ты будешь сама оперировать этими вещами, мы покажем тебе только, на что надо нажимать». И у нас был менеджер Food & Beverage, немец, и он мог стоять и говорить, что вот, мол, вы грузины, вы ленивые, вы ничего не соображаете, в то время, когда я сидела за компьютером и делала операции, о которых он даже не подозревал. Я делала это в его присутствии и получала от этого особое удовольствие!
Но потом Шеварнадзе – слава Богу! — начал бороться с криминалом, и эта вся группа мхедрионовцев вынуждена была убираться из отеля. К сожалению, мое имя было связано с ними. И я поняла, что мне, конечно, тоже надо было уходить. Это было в 1997 году. Я сама уволилась оттуда и уехала в Москву. Но денег я все же заработать успела и купила даже квартиру, привезла туда маму с тетей. Когда я позвонила маме и сказала, что я купила квартиру, моя мама просто ушам своим не поверила! Она никогда в жизни не могла представить меня в роли деловой женщины, потому что я ничего никогда не делала и дома даже не убирала за собой постель!
Но в Тбилиси мне было делать нечего. Никакой работы для меня здесь не было. Гостиницы начали строиться здесь только года через три-четыре, а в 1997 -1999 годах здесь ничего не происходило, ну совсем ничего. У меня только было представление о менеджменте гостиниц, я до сих пор люблю этим заниматься. Кстати, в сети «Марко Поло», которая тогда владела отелем, был замечательный менеджмент. Они заставляли нас зубрить разговорные книги наиболее часто употребляемых фраз в гостинице. Эта литература у меня до сих пор есть, и люблю ее перечитывать.
Москва преподнесла мне свои уроки…
С 1997 до 2001 я жила в столице России. Сначала я устроилась в отель «Марко Поло», сделав это по инерции, потому что у меня уже имелась неплохая характеристика из Тбилиси. Но в Москве зарабатывать 200-300 долларов — это значило не зарабатывать ничего. Потом мы с подругой арендовали торговые палатки. В те времена был настоящий бум на эти лотки. А там же и дефолт произошел, и страшные проблемы начались потом.
Что бы там ни говорили о русских, я знаю, что русские – открытые люди, которые умеют дружить. Я не говорю, что все это – на правительственном уровне. Но для меня это родной народ, и я легко могу найти с ним общий язык. Они столько тепла подарили мне за эти годы! Я ведь приехала в Москву без кола, без двора. Там у меня была подружка Оля. Мы с ней подружились, когда искали работу и вместе ходили на интервью и никого из нас не взяли на эту работу. У нее тоже было туго в жизни, да еще и маленький ребенок в придачу. Но она иногда звонила мне и говорила: «Нана, у тебя есть деньги? Давай, приезжай, я дам тебе 500 рублей!»
Мы с Олей арендовали палатки на станции Матвеевской. Это совсем не далеко от Москвы, две остановки от Киевского вокзала, но там уже был свой особый мир. И люди там были особые. Говорят, что москвичи сухие и недружелюбные. Ничего подобного! Настоящие москвичи –очень даже дружелюбные, очень открытые! Я туда приезжала на работу в эти свои две палатки. Когда я с утра приезжала и шла на работу, люди приветствовали меня уже с платформы, хотя я на тот момент всего лишь год там работала. У меня иногда брали водку в долг. Именно в Москве я поняла, что люди гораздо честнее, умнее и добрее, чем я думала о них. Самая низкая социальная прослойка — это, например, больные алкоголизмом. Но даже эти люди все равно имеют свое представление о чести, и они всегда возвращали мне свой долг. И потом там, в России, много интеллигентных людей, которые пьют. Увы, там есть такая проблема. Как-то раз я вернулась в Матвеевскую через пять лет, потому что я скучала по Москве. Я там встретила человека, который сказал мне, что должен мне 150 рублей, и он хотел мне их вернуть!
Мы арендовали палатку в корпусе, где раньше снимали квартиру Марина Влади с Высоцким. И там были люди, которые могли рассказать о Высоцком и Влади как о соседях, с которыми они любили выпить. Вот эта Матвеевская – она такая: интеллигентно-интересная. И я помню один вечер, 23 сентября. Там всегда в этот день идет снег. Этот день – годовщина смерти моего брата. И я этот день всегда запоминаю больше других дней. Я помню, я в этот день на работе смотрела из окна этой будки и понимала, что ниже я уже никуда не могу скатиться, потому что я совсем на дне была. Но при этом я также думала о том, что буду когда-нибудь вспоминать это время как счастливое. И потом люди пробежали мимо, все со мной здоровались, все были мне рады. При этом я – грузинка, неместная, все равно они принимали меня как свою. Какие-то женщины приходили ко мне и советовались, если, например, муж пил или ребенок плохо учился. Они приходили ко мне в эту будку и говорили: «Нана, как хорошо, что ты здесь!» И этого общения мне даже в Тбилиси не хватает, хотя, конечно, мне сейчас уже и не до этого.
В Москве у меня была прописка. Там живут мои дальние родственники, и я расписалась с их сыном, чтобы у меня не было проблем с документами. Но меня уже начинало тянуть обратно домой. Но я знала, что в Тбилиси мне делать нечего. Однажды я опаздывала на электричку. Меня редко останавливали, редко проверяли документы. Но в тот день какой-то парень-милиционер остановил меня и попросил показать документы, а потом нарочно медленно начал листать паспорт, потому что увидел мою грузинскую фамилию. А я говорю ему: «Слушай, листай быстрее, я опаздываю!» А он в ответ: «Вот езжайте в свою Грузию и там будете приказывать!» А я ему в ответ: «А ты езжай в свою Тамбовскую область и паси там коров!» Он понял по моему наглому ответу, что у меня есть прописка. И пока я поднималась по эскалатору вверх на Киевском вокзале, я поняла, что все-таки это не мой город, что мне надо оттуда уезжать, потому что это город, где меня из-за моего цвета глаз, лица, волос могут выдернуть из толпы, поэтому моя московская история закончилась.
Тбилиси. Новая страница.
Я вернулась домой. В домах было все еще отключали свет. Но и то тоже был неплохой период, потому что, когда нет света в доме и не работает телевизор, ты можешь общаться с соседями, собираться вместе. Мы лепили вареники, разговаривали про то, чего сейчас нету. И сколько было эмоций, когда этот свет давали! И я все время думала: «Неужели наступит время, когда не будут отключать свет в домах?» Кстати, это время потом быстро наступило. И потом все само собой здесь закрутилось.
Я пришла работать в «Деми» (мини-отель в районе Вере) ночным портье. Это было в марте 2001 года. У меня была зарплата 75 долларов. Знакомые знакомых рекомендовали меня хозяину отеля. И Леван (прим. теперешний спутник жизни Наны) открыл мне дверь.
Тогда было очень мало таких гостиниц. Сюда ходили только люди из „British Petrolium“, средний менеджмент, но потом и они ушли, потому что владелец гостиницы не хотел брать оплату через банковскую карту. И таким образом он потерял всех клиентов. У него не было представления о маркетинге. Честно говоря, у меня тоже было тогда мало представления об этом, но я хотя бы понимала, что надо навести порядок, надо посадить там правильного администратора, а не девицу с декольте, надо, к примеру, правильно сервировать завтрак.
Владелец гостиницы хотел то ли продать ее, то ли сдать в аренду. И в один из таких вечеров я была в смене. У нас был такой электрик Элгуджа. И этот Элгуджа сказал мне: «Хозяин отеля – под моим сильным влиянием, он всему верит, что я говорю». А я ему: «Элгуджа, а ты ему скажи, чтобы он сдал тебе эту гостиницу в аренду!» — «Как это? Я ведь не умею…» А я отвечаю: «Я умею!»
До этого я проработала три-четыре месяца, но я ничего не собиралась исправлять, потому что это было бы для чужого человека и он все равно бы меня не послушал, а руководство отеля не умело ничего делать. И я все время думала, что неплохо было бы эту гостиницу арендовать. Если бы я ему это сказала, он бы, конечно, только рассмеялся! Но Элгудже, электрику, который ничего не знал, он верил!… Грузия, да?
Я ему сказала: «Элгуджа, давай будем с тобой партнерами!» И хозяин согласился сдать нам отель за 5 тыс. долларов в месяц. Это было очень дорого, но это было возможно, потому что гостиниц практически не было! Был только «Vere Palace», а во всем городе ничего не работало. Хозяин запросил 5 тыс. долларов за месяц вперед. У Элгуджи их, конечно, не было. И я их заплатила. И они подписали договор и в итоге они (хозяева) догадались спросить Элгуджу: «А с кем ты будешь работать?» Он ответил: «С Наной!» Они сильно удивились: «С Наной? Она же ничего не умеет?» А я отвечаю им: «Вы подписали договор? Все, теперь вас нету здесь месяц. Сюда заходить вам не стоит». У них теперь не было иного выхода. Они взяли деньги, мы подписали контракт на полгода. Через полгода Элгуджи тоже больше не было.
История с отелем закончилась недавно, а продлилась она целые семнадцать лет, в которые я арендовала этот отель. Я сказала себе: «Не надо зарабатывать все деньги в мире. Мне достаточно. Есть такая у меня философия. Потому что на самом деле я – Обломов. Мне надо лежать, и особых требований у меня нет».
Но потом у меня появился Гиги (сын), и моя психология поменялась. В 2007 году к нам приехал гость из Армении, Марат. Мы разговорились с ним, чаю попили вместе. Я спросила его, чем он занимается. Он сказал, что кейтерингом. Я даже слова такого не знала! Он объяснил, что это фуршеты, банкеты и пр. Марат пригласил меня в Армению, чтобы показать мне, как его кейтеринг работает. И я поехала к нему, и он мне все показал, обо всем рассказал.
Потом у нас появились гости из немецкого общества по экономическому сотрудничеству (GEZ). И они заказали мне „Coffee break“. Здесь для этого не было никаких компаний. И они спросили меня устроить им маленький завтрак. И эти немцы стали нам заказывать что-то для них раз в месяц. Помню, как мы с Леваном ехали на базар, чтобы купить там сто дополнительных тарелок. Всю дорогу Леван пилил меня, что «зачем нам этот кейтеринг» и откуда у меня вообще такие фантазии.
Потом случилась война (прим.: 2008 года). И после войны экономическое общество GEZ и немецкое правительство решило построить около Гори для беженцев дома. Они позвали нас на закладку первого камня и заказали нам выездной кейтеринг. Был ноябрь, холодно уже. Мы приехали, разложили все по местам, но поднялась буря, и все смело со столов. Гости только-только подъезжают, а у нас уже ничего нет! Но мы не растерялись, побежали быстро в местную администрацию, быстро опять накрыли на стол, что-то сделали, выкрутились, покормили людей. И их проект-менеджер сказал: «На будущий год мы будем сдавать эти дома в эксплуатацию, и вы будете делать для нас кейтеринг». И так оно и случилось! И то ли посол Германии была слишком голодна, то ли она не успела до этого поесть, но она съела все, и все смотрели на нее с удивлением. Она позвала меня, поблагодарила и сказала, что позовет нас в посольство на кейтеринг. Я думала, что она это сказала из вежливости, но ровно через десять дней у нас был первый кейтеринг в институте Гете, а потом, через неделю, нас позвали в резиденцию посла! У нее был прием на 50 человек. Мы с Ликой, нашим поваром, когда готовили для этого приема, сказали, что точно уже, это наш последний кейтеринг, потому что все поймут, что мы не то, что в резиденции, мы вообще понятия не имеем, как это делается, и нас быстро оттуда погонят (смеется).
Это было чуть-чуть авантюрно, на самом деле. Но не было у нас конкуренции! Только MGroup и Goodwill этим тогда занимались, но мы выгнали от них последнего.
Мы просто оказались в нужном месте в нужное время.
После этого приема она, посол, вышла, нас поблагодарила. И нам стало понятно: что хорошо для немецкого посольства, будет хорошо и для многих других людей. И спасибо немецкому посольству, и спасибо GIZ. В 2016 году мы поняли, что надо заканчивать бизнес с гостиницей, потому что конкуренции было уже очень много, а хозяин ничего не хотел в нее ничего вкладывать, обновлять. Я очень много людей знаю благодаря этой работе. Но все всегда когда-нибудь заканчивается.
Про кейтиринговый бизнес.
Кейтеринг — это очень азартное дело. Первые пять лет для меня это был полный драйв!
Когда люди тебе доверяют, ты начинаешь все более ответственно относиться к своему делу. Если бы мои клиенты меня контролировали, мне было бы проще. Но так как этого контроля нет, то приходится контролировать себя самой. Я перфекционистка. И я не могу сделать плохо и потом мучиться из-за этого. Мне дешевле и проще сделать все изначально хорошо.
Мы работаем с организациями, частных заказав не принимаем, сотрудничаем с посольствами США, Литвы, Польши и пр., с институтом Гете, The Bank of Georgia, делегацией Евросоюза. За один день у нас бывает по семь-восемь кейтерингов.
Есть люди, которые работают с нами долгое время и уже успели за эти годы вырастить своих детей и дать им образование. Мне важно, чтобы у моих сотрудников все было хорошо, чтобы люди вокруг меня чувствовали себя комфортно.
Конкуренции нашей фирме я не замечаю. Я сознательно не сравниваю наш кейтеринг с чужими, чтобы не попасть под их влияние.
Last but not least
Послесловие.
Сложно добавить что-либо в эту историю, потому что она сама по себе — прикладное пособие, которое учит тому, что вопреки горестям и несмотря на бесчисленные вызовы судьбы можно побеждать и даже с триумфом. Азарт, воля к победе, драйв – одна из составляющих успеха. Но все же главная предпосылка успеха, на мой взгляд, — это не жалеть себя (иначе ведь Бог не пожалеет!), не впадать в отчаяние и уныние, верить и продолжать свой поиск.
Спасибо, Нана!
Тбилиси, декабрь, 2019