27 сентября исполнится 30 лет со дня падения Сухуми. В Грузии его называют Днем памяти и надежды. Этот черный день в истории грузинской государственности ознаменовал окончание так называемого грузино-абхазского конфликта, который на самом деле был одной из первых гибридных войн России на территории бывшего СССР. На сегодняшний день двадцать процентов территории Грузии остается оккупированной Россией.
Коллекция моих чаще всего восторженных историй про Грузию была бы немыслима без рассказа о том, что не вызывает ничего кроме ужаса. Это повествование о том, как после распада СССР многострадальное тело Грузии заживо раздирали на части, рассказ про пронзительную боль народа, исковерканные судьбы, лишения, зверства и множество напрасных смертей. Он должен стать важной главой в этом сборнике, потому что без нее картина подлинной Грузии была бы не полной и не правдоподобной.
С историями беженцев из Абхазии и региона Цхинвали (правильное название – Самачабло, что означает «удел князей Мачабели»), как и с повествованиями друзей об их непосредственном участии в событиях, случившихся в Грузии в 1990-х, я начала знакомиться лишь по приезду сюда в 2010 году. До этого о них мне было почти ничего не известно. К сожалению, подобные пробелы в знаниях не у одной меня.
Про боль людей и пережитые ими кошмары невозможно рассказать слишком много, потому что каждое повествование – это пронзительный стон в хронике современной Грузии.
Мне ни разу не приходилось бывать в Абхазии, а оккупированный город Цхинвали я видела лишь издалека, из сел Хурвалети и Эргнети, разделенных на две части между Грузией и так называемой Южной Осетией. Это случилось, когда я готовила репортаж про последствия войны 2008 года. Вместе с представителями Европейской Миссии Мониторинга (EUMM) в 2015 году мне удалось подъехать к так называемой границе между Грузией и Самачабло. Мы смотрели на Цхинвали из села, где по сей день продолжается ползучая оккупация Грузии. Об этом у меня есть отдельный рассказ.
Однажды в одном тбилисском ресторане, владельцы которого — выходцы из Сухуми, мне попались на глаза фотоальбомы с видами Абхазии. В них были фантастические картинки изумрудных озер, бархатных гор и лазурного моря. От увиденного у меня по коже пробежали мурашки, и было трудно не сорваться, чтобы сразу не уехать туда! Но попасть туда, где некогда был рай, теперь, к сожалению, непросто.
И поскольку я не имею никакого собственного опыта поездок в Абхазию, ниже я приведу прямым текстом воспоминания очевидцев о войнах, свирепствовавших в Грузии в 1990-х.
При этом нужно отметить, что лишь немногие люди, прошедшие через сухумскую мясорубку, склонны делиться своими воспоминаниями. Человеческая психика такова, что боль воспоминаний мы стараемся спрятать подальше ото всех, порой даже от самих себя, потому что наша психика, не в силах справиться с таким тяжким грузом. Она стремится лишь к одному – к забытию. Но подобное вряд ли представляется возможным не зависимо от того, молчим мы или говорим.
Говорят, у войны не женское лицо. Но по какому-то странному, не известному мне закону психологии, делиться своими переживаниями и воспоминаниями склонны больше женщины. А вот мужчины, не зависимо от того, воевали они или нет, чаще предпочитают молчать. Потому рассказов женщин здесь будет больше. Имена рассказчиков по понятным причинам изменены.
Марика
2 сентября 1993 года мне исполнилось 6 лет. Храню в памяти светлые и теплые картинки детства. Агудзерский маяк вижу, как сейчас. Вроде, я была маленькая, но все это очень яркие воспоминания: белый маяк, белые магнолии, их пьянящий запах. Папа срывал листья и делал мне из них юбку туземки. Помню санаторий и запах эвкалипта, и спокойное море лазурного цвета.
Квартиру нашу в Агудзера я тоже помню, как и наш дом в селе Пшапи. Яблоки шампанские во дворе, мандарины и фейхоа, которые я ела ложкой, пушистую желтую мимозу у ворот.
Но потом вдруг — трупы у канав, которыми питались свиньи. Наша жизнь — иногда в подвале, потому что грузины искали русских, а русские/абхазы/казаки/сирийцы и прочие искали грузин. И ленты то зеленые на двери, то красные. Смотря, что говорили соседи про идущих солдат.
Помню Новый год, заканчивался 1992-й. Мой папа тогда не вернулся домой с работы.
Помню, как с бабушкой прятались в Сухуми от танков в каком-то разбомбленном туалете, в руках у меня были конфеты, арахис в шоколаде. В туалете пахло дерьмом и кровью. Бабушка отчего-то спрятала мое лицо, подозреваю, что запах крови был неспроста. С тех пор ненавижу орешки в шоколаде.
Мы были с бабушкой в гостях у местных армян, спасибо им — я осталась жива. Потом мы прятались вместе почти всю ночь в кукурузном поле.
Помню, как папа — под свист пуль, огни града — нес меня на руках в больницу. Мне не могли сбить температуру за 40. В больнице постарались уберечь меня от неприглядного: ноги людей отдельно от их туловищ, висящие руки и головы без лица – я все это видела.
27 сентября 1993 пал Сухуми, и мы бежали. За спиной горела мандариновая роща. Тогда я в последний раз видела наш дом. После этого очень долго боялась звука самолетов, боялась неба.
Нона
Я родилась в Сухуми в грузинской семье, в доме, в котором мы, дети, были уже пятым поколением, которое выросло по одному и тому же адресу. В нашей семье, как и во многих других семьях, вопрос о принадлежности того или иного человека к какой-то национальности считался зазорным. Точно так же было и в школе.
Картинки родного города, как и его запахи, в моей памяти свежи на столько, словно я покинула свою малую родину только вчера. Летом в Сухуми всегда пахло магнолиями и османтусом (прим. субтропическое дерево или кустарник, цветы которого имеют деликатный пряный аромат).
(До войны) мы жили потрясающе. Сухуми — теплый и родной город. Все друг друга знали поколениями. Там были свои уникальные традиции, и никто не делился на национальности и вероисповедания.
Греки и армяне, русские и эстонцы, евреи и турки, грузины и абхазы и многие, многие представители разных народов — все вложили душу в наш маленький город. Они закладывали основы его неповторимости, они дарили ему силы, средства, любовь наконец. Любовь — это было первое, что побуждало их. Они создавали этот маленький рай все вместе — купцы, промышленники, банкиры, принцы (помните принца Ольденбургского, который Гагру построил?), простые работяги — для своих детей и внуков, от души надеясь, что их усилия не пропадут втуне, что каждый, попав в этот зачарованный мир, вздохнет восхищенно и пожелает остаться здесь навсегда…
Мариам
Одно могу сказать, что запомнилось мне, тогда ещё школьнице, и осталось на всю жизнь… Это часто снится мне по ночам: аэродром и крик матерей… Господи, зачем мы дети бегали туда?
Теперь я сама мать. При воспоминании этого вопля теперь у меня все сжимается внутри: это матери встречали цинковые гробы.
Я целый год не знала, жив ли мой отец, есть ли ещё Очамчира… Помню еще, как русский полковник бросил всё и ушел в грузинскую национальную гвардию защищать то, что ему было так дорого. Вспоминаю, как это было давно и как страшно, и обливаюсь слезами.
Абхазия, мы вернёмся, я знаю! Я дала обещание своим детям, что мы все вернём!!
И Самачабло, родину моего дедушки, тоже вернем.
Русо
Мои воспоминания — такой тяжёлый крест…
Мне 8 лет. Живем в Гулирипшском районе, с. Цебельда. В новогоднюю ночь моя тетя, папина сестра, уезжает от нас, к себе домой в Сухуми, где она была замужем. От взрыва снаряда она погибает вместе со своей свекровью и свекром. Её дети видели её, разорванную на части. Мы хоронили её сшитую по кускам, с перебинтованным лицом. Мне, тогда ребёнку, когда я смотрела на неё в гробу, так хотелось верить, что все это сон. Потом Сванети. Люди, бегущие от войны пешком, умирающие по дороге от голода, холода. Умерших хоронили в вырытые руками могилки. Мне закрывали глаза, чтобы я не видела это все. Но я уже ох как хорошо понимала, что происходит. После того, как убежали из Абхазии, мы поехали в Украину, Киев. Я и два моих брата пошли в школу, отучились там в институтах, а в 2014-м — опять война, потом в 2022-м — снова. Трудно осознать, что в мои 37 лет столько было боли от этих воин.
Ника
Мне было шесть лет, когда в Сухуми зашли абхазы, русские и чеченцы. Они убили моего отца и семнадцатилетнего брата (они оба воевали), а меня ударили прикладом по голове. Все думали, что я умер, и нас всех похоронили в одной общей могиле. Но моя мама не поверила, что я умер, и ночью она пришла вместе со своей сестрой и откопала могилу. Я оказался жив. У меня потом был провал в памяти до девяти лет, и потому я в школу не ходил, потому что не мог ничего запоминать. Я пошел в школу в 9 лет.
В 1992 году мы с мамой приехали в Кобулети, нас поселили в хижину, в которой стояло только две кровати, больше в ней ничего не было. Когда мне было 9-14 лет, я убегал тайком от мамы, чтобы работать на пляже (продавал сок, семечки и пр.). Мы жили в хижине по 2001 год, пока не собрали денег и не купили себе квартиру. С 2002 по 2006 я учился в военной академии, в 2008 году уже воевал, получил три ранения.
Абхазию мы вернем, не зря же я учился на военного. Моей маме сейчас 63 года. У нее проблемы с сердцем. Сейчас я собираю деньги ей на операцию, она нуждается в трансплантации сердца.
Тинатин
Во время бегства из Абхазии у меня погиб отец. Ему было 57 лет. Это было 14 октября 1992 года. Он довез нас до Псоу, границы с Адлером, с Россией. Там было много беженцев, которые шли в Россию потоком. Отец сказал, что вернется, потому что мы оставили собаку дома. Он сказал, что много соседей, пожилые люди, остались, и он захотел их уговорить уехать, потому что нехорошо развивалась ситуация. Он сказал, что там наши соседи, все наши друзья – там, и что ничего с ним не случится. Он отвез нас в Адлер, а сам вернулся. Мы ночью его ждали, мама с тетей пошли его искать, а его уже не было в живых. Еще спустя много лет я встречалась с людьми, которые говорили, что мой отец ворвался к ним домой, чуть ли не насильно посадил их в машину и тем самым их спас.
Он сделал несколько таких туров, а потом началась бессистемная стрельба прямо на границе, какой-то отряд туда прорвался. Там же был полный хаос, и никто не понимал, кто в кого стрелял. И прямо на мосту Псоу в него попала трассирующая пуля, которая разрывает все мягкие ткани. На том же мосту он и умер, потом его мои соседи привезли в Адлер. Мы все были в шоке. Тогда уже, на фоне смерти моего отца, мне ничего было не интересно. Его похороны я не помню, все люди были в стрессе, это была первая смерть у них на глазах. Я никогда не смотрю и не слушаю передачи о жертвах Абхазии, потому что меня это коснулось слишком сильно.
Ирина
Я не могу забыть 25 сентября 1993 года. Мой район пуст, остались мы и ещё одна семья. У меня – один страх, никого нет, только автоматные очереди и взрывы. Прошу мужа вывезти нас с дочерью, мы быстро собираем вещи, самое необходимое, что поместится в небольшую сумку. Мы выезжаем через Красный мост, нас обстреливают (вернее, отстреливают). Мы пригнулись в машине, а в голове мысли: «Как же он вернётся?» Слава Богу, не вернулся, посадил нас на корабль, а сам пошел пешком через Сванетию. А те немногие соседи, что остались, над ними издевались два дня, а потом их трупы вывезли и предположительно закопали на территории инфекционной больницы.
Натэла. Воспоминание про бегство из Абхазии в Сванетию через перевал
Обморожения конечностей было у всех, много было потерь по дороге. Могилы в мерзлой земле рыли руками. Голод. Неизвестность.
Моя мама о своих ничего не слышала около полугода. Знала, что ушли со многими в горы, но что потом никто ничего не знал. Вскоре включилось сарафанное радио, начали искать своих.
Во всей этой трагедии — вина Шеварнадзе, ведь грузины могли уйти спокойнее, взять ценности, вещи, в тот день Шеварнадзе, обманутый Кремлем, вернул всех обратно и пообещал мир, но потом случился не мир, а резня, геноцид. И люди уже уходили — лишь бы живыми, в одних тапках шли с кое-какими пожитками.
Я помню, у моих теть были собраны вещи, они думали уехать в Тбилиси. Более-менее спокойно вместе с другими людьми пересечь р. Ингури. Но Шеварнадзе всех вернул.
Чуть позже, последний раз мы с родителями прошли дорогу смерти (страшно как то, но видно война учит переставать оглядываться и трястись, надо идти- значит надо). Не могу обвинить родителей в безрассудстве. Мама хотела, чтобы мы держались вместе — от Агудзера до Пшапи шли пешком.
Последний раз во дворе дома Пшапи я помню плачущего дедушку, разбросанные вещи и какой-то ужас. Мама плакала, услышав, что сестры ушли в горы. И на следующий день уже ушли и мы.
Нино
Мне до сих пор по ночам снятся кошмары и та реальность, которую мы пережили. Все стоит перед глазами.
Я родилась в Кахетии, но замуж вышла в Абхазии. Я закончила в Тбилиси химический и математический факультет, потом переквалифицировалась на медицинский, познакомилась с мужем и переехала к нему в Абхазию. Мне было 20 лет. Мы жили в селе Шрома Сухумского района. Мы жили там прекрасно, построили свой дом. Мне не нужно было даже ни о чем больше мечтать. Так хорошо мы там жили, что нам, пожалуй, только корабля для счастья не хватало.
С абхазцами у нас были очень хорошие отношения! Они очень хорошие люди, абхазцы, они такие же, как и мы. Просто нас разыграли друг против друга.
Но потом началась война. Эта война похоронила всю нашу жизнь. И когда в первый раз самолет пролетал над нашим домом, моему сыну было семь лет, и он смотрел, как с неба падали бомбы, потом плакал пять дней без остановки. Первая бомба упала на наш дом, он загорелся. И после этого сын по ночам вставал, ходил, разговаривал. Сейчас сыну 37 лет. Он до сих пор так встает, спит сидя, все время чего-то ждет.
Мы целый год оставались там, пока наше село они не взяли полностью. Нет, я не хочу рассказывать, что я видела, что перенесла. До сих пор в снах я в Сухуми, в своем доме.
(Зверствовали) чеченцы-наемники. Наши ребята поймали в Очамчире человек десять чеченцев. И у них на шее, как цепочки, висели уши людей, которых они убили. Со мной работала женщина в скорой помощи, перед ней забрали ее тринадцатилетнюю девочку, изнасиловали ее, а мать убили. Мне больно об этом говорить.
Через год мы сели на корабль, нас отвезли в Батуми. Через Батуми приехали мы сюда. И здесь, думаешь, нас принимали? — Гоняли нас, как хотели. «Зачем вы сюда приехали? Почему вы там не сдохли?» — так нам говорили. Там в Абхазии очень трудолюбивые люди жили. Но, слава Богу, Бог дал нам силу, чтобы все начать с нуля.
И поколение наших детей этой войной тоже угробили. Но ведь до сих пор продолжается эта гибридная война!
Одно время я работала в Тбилиси в республиканской больнице. Но потом я ушла с этой работы. После войны, как только я вижу красный цвет, мне кажется, что это кровь. Не могу видеть красный и все время ношу черный. Не могу я больше надевать светлую одежду! После той войны у меня за один месяц все зубы выпали на нервной почве.
О страшной войне в Абхазии идет повествование в грузинском фильме «Мандарины»https://www.youtube.com/watch?v=WdHwowSRRcs&ab_channel=RottenTomatoesIndie режиссера Зазы Урушадзе. Эта лента — проникновенный и самый человечный антивоенный фильм последних десятилетий. Ужасы войны в ней представлены без прямой демонстрации кошмаров, и там не сделано разграничения между «своими» и «чужими», но присутствует другой, более мудрый водораздел – на людей, кому присуща человечность, и тех, кому она неведома, не зависимо от того, по какую сторону баррикад они находятся. Эту ленту невозможно смотреть без слез.
Тем не менее, как заметил недавно один мой знакомый, выходец из Сухуми, прошедший через «абхазский ад», «этот фильм не передает и двадцати процентов правды о случившейся трагедии».
Что же произошло на самом деле? До недавнего времени было чрезвычайно сложно поверить воспоминаниям очевидцев про изнасилования девочек и детей, про то, как женщинам отрезали груди, как мужчинам вырывали языки и выкалывали глаза, как головами людей играли в футбол. Но после начала войны в Украине и повествования о творящихся там зверствах – разве трудно теперь поверить рассказам про преступления против мирных жителей в Абхазии?
Как вышло, что цветущая Абхазия, этот самый что ни на есть райский уголок Грузии, превратился в поле кровавой резни на фоне межнациональной розни?
Ответы на эти вопросы наверняка могли бы дать представители большой политики. Ведь для того, чтобы натравить друг на друга народы, испокон веков мирно живущие бок о бок, большого искусства не нужно, достаточно владеть элементарными рычагами воздействия на массы, прописанными в мировой истории. Например, можно, подослать «зеленых человечков», как это случалось в той же Украине.
Империи издавна стремились ослаблять и держать в подчинении меньшие по размеру соседние государства. Разжигание вражды и ненависти между многочисленными этносами и народностями этих государств – один из инструментов подчинения.
Однако все это случалось в прошлые века, когда был важен захват территорий, расширение границ, покорение стран и народов. Почему в последние два века, несмотря на технический прогресс, развитие наук и (ожидаемое) расширение сознания человека, ничего не изменилось? Думаю, потому что империям не свойственна ни гибкость, ни способность к смене парадигм мышления. Новое сознание присуще жизненным формам более высокого уровня. В империях жизнь человека всегда с легкостью приносилась в жертву во имя несуществующего «общего блага».
В войнах, как известно, не бывает победителей. У побежденных, как и у победителей одно общее наследие – травма. Жертвы все, ибо на каждой из сторон – искалеченные судьбы, поломанная психика и переход жизни в сослагательное наклонение.
Самое страшное — в том, что всё это не закончится до тех пор, пока будут живы империи с извращенной психикой и пока не случится показательного процесса над настоящими зачинщиками преступлений.
Мне хотелось бы написать про Абхазию совершенно иной рассказ. Но я смогла бы сделать это только при двух условиях: если бы в 1990-х в Грузии не случилось тех войн, и если бы у меня появилась возможность самой проехаться по местам древней истории Абхазии, чтобы своими глазами увидеть то, о чем читала в исторических книгах и научных трудах.
Тогда я с радостью рассказала бы здесь не только о трудолюбивых людях и о ландшафтных красотах этого края, но и о легендарной земле, которая в древности входила в состав Колхидского царства.
Дело в том, что в нынешней Абхазии в древности находилось значительное число древнегреческих поселений, которые играли немаловажную роль в экономике и политике: Сухуми – Диоскурия, или Себастополис, Очамчира — Гиенос, Пицунда – Питиунд, а также Эшерское городище с его крепостью. Эти причерноморские города стали серьезными проводниками древнегреческой культуры. Отсюда продукты греческой культуры и экономики проникали в глубь страны и распространялись по всему региону.
Археологические исследования, проводившиеся на территории Абхазии в ХХ в. в течение десятилетий, обнаружили множество исторических слоев, свидетельствующих о культурном обмене небывалого масштаба, если учесть, что происходил он во времена, далекие от технического прогресса.
Стремление разрушать, как и стремление созидать, – две силы, испокон веков руководившие человечеством. Казалось бы, с развитием прогресса люди по нарастающей должны бы делать выбор в пользу созидания. Однако вместо того, чтобы углубляться в понимание того, что происходило на земле в предыдущие эпохи и извлекать оттуда уроки, они то и дело выбирают убивать других людей, тормозить развитие и процветание. Конфликты и войны не способствуют ни развитию знаний в мирных науках, ни развитию экономики и туризма.
Тем не менее, радостно узнать о том, что контакты грузинских и абхазских историков продолжаются по сей день, несмотря на политические распри последних десятилетий. Оказывается, на симпозиумы, посвященные актуальным проблемам археологии, грузинские и абхазские ученые собираются на нейтральных территориях – в Турции, например, или в Европе. Один мой знакомый тбилисский археолог, рассказал мне о таких встречах: «Во время наших симпозиумов мы с коллегами из Абхазии стараемся по возможности избегать политических тем. Но, если только кто-то из нас все же вдруг забудет эту договоренность, я как специалист по палеолиту сразу же прерываю его и напоминаю о том, что все мы – выходцы из Африки».
Мне кажется, что если прекрасное будущее когда-либо наступит, то в этом идеальном мире у руля власти будут стоять исключительно представители гуманитарных профессий – учёные, врачи, педагоги.
Моя поездка в Абхазию пока остается моей голубой мечтой. С этой мечтой также связана надежда на возвращение домой сотен тысяч людей, потерявших родину тридцать лет назад, а также на восстановление статуса Абхазии как посредника между культурами и народами.
Тбилиси, май-июнь 2023